Рецензия на фильм Собибор от Антонина Игнатенко

Конечно, Хабенский пытался сделать хороший фильм и хорошо в нем сыграть: это очевидно. Проблема в том, что когда берешься за столь ответственный материал, приходится определяться: либо ты летописец, либо свободный художник-символист. Градус ответственности повышается, если принимаешь во внимание тот факт, что о большинстве исторических событий наши современники будут судить по кинематографическим экранизациям; первоисточники поднимут единицы. К сожалению в таких случаях пытаются сочетать несочетаемое: и великое историческое событие осветить, и героев восславить, и зрителю нервы пощекотать, и идеологический вектор отработать. Иногда это даже работает (например, в "Апокалипто" Гибсона), но требует очень точного чувства меры и вкуса. У Хабенского ни того, ни другого не хватило. Как результат - неуместная сцена с демонстрацией обрезанного члена (я понимаю, что немцы именно на этом основании отправили Печерского в еврейскую яму в Минске, но для евреев подобная физиологическая особенность - условие необходимое, но не достаточное). Первый признак дурного вкуса. Далее, оргия на день рождения Френцеля - вообще за гранью добра и зла. В нацистских лагерях уничтожения было достаточно задокументированных зверств, чтобы придумывать новые, давая волю воспаленной фантазии. Безусловно, были случаи немотивированных расстрелов, но даже такие видавшие виды источники, как Залман Грановский, упоминают их как нечто "из ряда вон". Крестный отец системы фашистских лагерей Эйке специально составил такой свод правил, чтобы расстрелять можно было кого угодно, но это не приводило бы к потере дисциплины среди персонала. После показанных в фильме "празднований" сохранить управляемость подобным "личным составом" было бы уже практически невозможно. Эстетически эпизод также мало впечатляет, однако он содержит неплохой потенциал для развития психологической линии Карла Френцеля, начальника лагеря, выбор на роль которого всемирно известного Горца Кристофера Ламберта - безусловная удача. Вообще по тому, что характеры нацистов получились в фильме ярче, сложнее, безумнее и глубже, можно сделать вывод, что Хабенского мотивация и кризис создателей и управленцев этими филиалами ада на земле предсказуемо цепляет сильнее светлых образов герое сопротивления. Фактически это становится понятно с первых кадров, когда меткий стрелок Берг из "Мертвой головы" экзальтированно вопрошает пустое пространство перед собой о том, как возможно было крестить евреев грязной речной водой. На этот вопрос отвечает эпиграф фильма из Деяния апостолов (почему-то источник дан на латыни): "Кто может запретить креститься водою тем, кто как и мы получили Духа Святого?" Сам Берг пытается в алкоголическом угаре крестить лагерников алкоголем, причем одного еще и поджигает. Символизм этой сцены ясен любому поклоннику воинственной эстетики и героического мистицизма доктрины Асгарда: старые боги способны выжимать капли величия из человеческих душ, превращая единицы в сверхчеловеков, путем сверхчеловеческих же страданий миллионов. Огонь, который воспламеняет избранных, - ужасен, разрушителен и парадоксален. Восстание против Френцеля, Вагнера, Вульфа, Берга (знающие немецкий оценят эти "говорящие" фамилии) символизирует уже не раз отпразднованный в кинематографе переход человечества из-под власти древних богов войны и насилия под милостивую длань Христа, ярмо которого, как известно, благо, (вспомним опять сцену с игрой в лошадки). Поэтому в финальной сцене толпы заключенных, вырвавшихся из-за колючей проволоки, отдают невольную дань поклонения истекающему кровью "обер-ангелу смерти" Френцелю, тем не менее продолжая свое неостановимое движение "к свободе". Занавес. Просвещенные домохозяйки рыдают. Общий оптимистический и благодушный настрой нарушает, во-первых, вполне четко прописанная тут же мысль, что получившие Духа Святого в Собиборе крестились все-таки не водой, а кровью; и, во-вторых, замечание, что в голове у всех нас "Товарищ Сталин". То есть, Гибель Богов, выходит, снова откладывается: в Асгарде произошло косметическое очищение рядов и плановая гуманизация, но Один по-прежнему один и живее всех живых. И это хорошо.